∞ , 54 - 19 декабря 2011 03:28

Кто попроще - те пьют валерьянку на ночь, посложнее - винилами льют фокстрот,
Кто семейный - те кутают нос в одеяло, бездомные ищут, где сухо и тянут повыше ворот.
А в ее идеальной картине мира случился необратимый переворот -
Поздней ночью осенней, когда сон туманом окутал огромный, чуть дребезжащий город.

Ей казалось, все просто: кредиты, семья, больничный, по утрам - растворимый кофе,
Не осталось почти никаких вопросов, без запинок и многоточий плетется повествование,
Вся романтика - пышный букет в День Рождения, а не тонкий, размытый профиль
Ее тела на мокром стекле от дождя. Это жизнь - так устроено мироздание.

И не надо ее теребить угловатостью фраз, колким взглядом, она в общем и целом свыклась
С той реальностью, что ее нарекла женой, что в ночи ее тоненьким голосом окликает: "Мама,
мне страшно спать!"
В своем взращенном, крайне тепличном спокойствии, она даже не помышляла, что кто-то
выкрасть
В одночасье осмелится эту всю ее очень шаблонную и шатко условную благодать.

Но случилось. Как бритвой ни разу не пользованной полоснуло кожу. Был вечер вторника,
она шла по проспекту с собакой, слегка улыбаясь последним лучам уходящего в спячку
солнца,
Было странно пустынно, ни единой души на пути, кроме длинноволосого и сплошь седого
дворника,
Он сидел на крыльце и курил, отражаясь картинно и живописно в дверном оконце.

- Дочка, - молвил он хрипло. Она потянулась в глубокий карман за мелочью,
Но он жестом пресек ее способ остаться в себе, откупиться, чтоб к разговору быть
непричастной,
- [I]Ты бывала когда-нибудь очень счастливой[/I] - продолжил он, глаз превращая в щелочку, -
[I]От того, что в любви, в настоящей ЛЮБВИ, ты была - несчастной?...[/I]

- Сумасшедший, бродяга, блаженный! - как брызги фонтана ее разлетелись мысли,
Улыбнулась беспомощно, вяло качнула лицом, прошмыгнула в арку,
Убежала, ушла, растворилась, захлопнула душу, в которой осадок кислый
Разрастался все шире и шире. Густой, как кисель. И внутри становилось темно и жарко.

Вдруг ей вспомнились руки, глаза, терпкий запах созвездия из табака и шального ветра,
Хриплый голос, склоняющий имя ее вверх и вниз, от богини - к бляди,
Так отчетливо вспомнились... Пальцы дрогнули, будто по памяти щупая ту обветшалость
фетра,
Что пальто его пальцам дарило... И шорох пера по тетрадочной белой глади.

Он ночами, бывало, курил, что-то спешно и резко в тетрадку свою записывал,
Будто где-то боялся, что время закончится, будто знал, что часы его на исходе.
Он ее называл то девчонкой смешной, то пророчил карьеру известной актрисы, и
Волновался, когда узнавал, что она по утрам на ее не достойные пробы ходит...

А однажды, придя часом раньше, чем было ему накануне в постели сквозь сон заявлено,
начиная с порога почуяла: есть инородное, злое, чужое, опасность, беда, кораблекрушение!
Он и тело чужое в постели сплелись, будто спаянны, будто навеки в едино сплавлены,
Инородное в миг этот мир сокрушило в сыпучий песок, не спросив ее разрешения.

И, конечно, до этого много чужих, неприлично легких и мимолетных
Расширяли ее неприступный, искусственно созданный мир до размеров Адища.
Она знала. Но предпочитала не знать, оборонным щитом опускала свои жалюзи на окна,
Понимая, что там, под кроватью, не пол, не паркет, а огромное поле - кладбище.

Это было давно. Это было не с нею. Это память ее милосердно накрыла надежной бронью,
А старик, так ни кстати задавший ей странный вопрос, эту бронь разрушил.
И душа вдруг очнулась, аукнулась, встрепенулась, умылась кровью,
И куда теперь деть ей такую воскресшую и такую внезапно живую душу?...

Нет, прохлада осенняя как бы не лезла сквозь щели, но жар вновь ожившей души она не
остудит,
Сон ушел, предоставив ей время для целого постижения: Как теперь жить вот с такой собой?
И сопят рядом с ней в унисон эти странно до боли родные и странно до боли чужие люди,
Коим право случайно досталось называть ее своей матерью и женой...

Забывая о том, как была и пером для него, и его тетрадью
Она просто годами бродила по кладбищу под кроватью.
Е.Ц.